«Максим Николаевич Гаврилов»

В1995 воду вышел первый том Книги Памяти жертв политических репрессий Ставрополья, на страницах которой занесены почти шесть тысяч жителей края. 8 их числе и 566 наших земляков. Большая часть их была арестована в 1929-32 годы-356 человек, за 1933-37-144, за 1935-45- 66.

Из общего числа 77 расстреляны. По социальному положению-439 крестьян, 63- рабочих, 31-интеллигенция, 33- служители культа. Среднее и высшее образование имели 54 человека.

Судя по звонкам и письмам, которые приходят в редакцию, опубликованный список в Книге Памяти еще не окончательный. Работа комиссии по реабилитации жертв политических репрессий продолжается, и будем надеяться, что в дополнении к первому тому будут занесены и еще не названные наши земляки.

Сегодня мы предлагаем читателям нашей газеты очерк о первом секретаре райкома партии Курсавского района, которого не минула участь "врага народа". Мало надежды на то, что кто-то с ним работал или помнит его, но если вдруг... Будем рады и телефонному звонку, и короткому письму.

Н. Орехов

Половина мая и июня 1936 года выдались очень жаркими. Температура в тени до сорока градусов доходила, а в отдельные дни и выше.

Но начался июль - время уборки хлебов, и вдруг будто прорвало: на многие дни заволокли небо тучи, и дождь, то грозовой, то проливной, поливал и поливал уже напитавшуюся землю. Надежда на успешное проведение жатвы, которая обещала неплохой урожай, таяла и у хлеборобов, и у руководителей района. На отдельных полях хлеба полегли.

Что делать? Этот вопрос вот уже вторую неделю и днем и ночью мучил первого секретаря райкома Гаврилова. И ответа на него он не находил. Но вчерашний объезд трех хозяйств и встреча в кабинете председателя колхоза "Путь Ленина" Яблоновского со старым колхозником не выходила у него из головы. Казалось, перебросились всего-то несколькими фразами, а вот засела последняя и никак от нее не избавишься. Еще и еще раз он вспоминал тот разговор.

С каким вопросом пришел старик к председателю, секретарь не знал, так как разговор к его приходу был уже закончен. Сворачивая негнущимися пальцами цигарку, стоял у окна и слышал все, о чем говорили Гаврилов и Яблоновский.

- А ты как думаешь, Михеич, - обратился к нему председатель, - что можно в нашем положении придумать?

Старик затянулся, выпустил в окно дым и, покашливая слегка, ответил:

- В серпы надо брать. Грех такой урожай терять. Комбайн и жатка не пойдут, косой возьмешь с трудом. Только серпом. Народ надо поднимать.

- Да это же дедовский способ, Михеич, - как бы протестуя, бросил председатель. - С техникой... и в серпы.

- Хлеб, чем бы ты ни убирал, хлебом и останется. Может, солоней будет от пота, но это даже вкуснее. Ну, бывайте.

Старик ухмыльнулся, махнул рукой и вышел.

Минуту-другую в кабинете стояла тишина. Нарушил ее Гаврилов.

- А ведь дед прав. Сколько бы мы ни думали, ничего умнее не придумаем. Веками жали серпами, а мы-то один раз сможем. Да, надо поднимать людей.

Найденное решение облегчило душу и впервые за многие дождливые ночи он спал спокойно. Но теперь появился новый вопрос: как поднять людей? Как после механической уборки повернуть их к старому, надо решать с председателями, секретарями партячеек, председателями сельсоветов.

"Начнем с них", - будто убеждая себя, подумал Гаврилов.

Едва забрезжил рассвет, Максим Николаевич уже был на ногах. Похоже, небо начинало проясняться, что еще больше подняло его настроение. По привычке умылся у колодца студеной водой. Чтобы не разбудить жену возней в комнате, отрезал кусок пирога, налил кружку молока и вышел во двор перекусить. И пирог сегодня вкуснее (мастерица его Даша печь их), и молоко тоже.

Через десяток минут был уже в райкоме. В коридорах и кабинетах пока ни души. Любил он это время: можно спокойно обдумать вчерашнее и прикинуть, что важнее сегодня и завтра.

Перво-наперво - выступить в газете "Знамя колхоза". В ней определить задачи партячейкам, руководителям и специалистам колхозов и МТС, обратиться к жителям района с просьбой принять участие в жатве.

Потом переговорил с председателями колхозов. Поделился своими соображениями об уборке полеглых хлебов. Некоторые удивились: "Как это серпами? Кто согласится после комбайнов?" Но, не предложив со своей стороны ничего конкретного, соглашались с секретарем. Пересматривая сводки последних двух недель, Максим Николаевич, находясь еще под впечатлением бесед с председателями колхозов, поймал себя на мысли посмотреть оперативные данные по прополке колосовых по тем хозяйствам, где руководители больше всего выступали против уборки хлебов серпами. И не ошибся - этот агротехнический прием слабее всего шел в колхозах имени Коминтерна, имени Дзержинского, имени Кирова, "Гарантия". Про себя усмехнулся: "Противятся потому, что людей-то надо поднимать. Приказом тут не обойдешься, надо разъяснить и убедить... А там эти методы не считают важными...".

Но направление было выбрано, и работа закипела. Как только погода установилась, в поле вышли мужчины и женщины с серпами, школьники подбирали колоски. О лучших рассказывала районная газета, не обходила она и тех, где организация работ была не на должном уровне.

Чуть более недели потребовалось для того, чтобы убрать все полеглые хлеба. Радостно было на душе у Гаврилова: есть чем выполнить и поставки государству, и колхозникам выдать на трудодни. Вместе с ним победу праздновали дочка Таня и жена Даша, красавица, острая на язык и отличная хозяйка.

- Танюша, наш папка такой, будто ему орден за что-то вручили. За жатву?

- Что ты, Дашенька, за людей радостно. За славой я не гонюсь. Было бы им лучше...

- Не обижайся, я просто так. - В огромных красивых глазах Даши вдруг появился испуг, но тут же пропал. Она улыбнулась.

- Устал я за эти дни. И есть хочется. Покормишь?

- С превеликим удовольствием.

Я вареничков тебе наготовила.

Едва Максим Николаевич закончил ужин, как в дверь постучали. - И что же это делается, ни днем ни ночью покоя нет. Идут и идут, даже поесть не дадут, - запричитала Даша и пошла открывать.

За дверью стояли двое в кожаных куртках. Наверное, большое начальство.

- Дома Гаврилов Максим Николаевич? - спросил один из них.

- Да, - ответила Даша.

- Это я, - сказал подошедший Гаврилов.

- Одевайтесь, едем с нами, - негромко, но властно проговорил второй.

- Люди добрые, - обратилась к незнакомым Даша, - куда же на ночь глядючи? Он только пришел, три дня дома не был. Заходите, повечеряете, отдохнете, а завтра за дела приметесь.

- Даша, - проговорил Максим Николаевич, - не волнуйся, успокойся. Значит надо. Впервые что ли?

Но Даша продолжала, и чувствовалось, что вот-вот заплачет.

- Успокойтесь, хозяюшка. Дело есть дело. Едем! - быстро и отрывисто произнес первый.

Втроем вышли во двор. Сели в машину. Как только она тронулась, сидевший на заднем сидении рядом с Гавриловым не то спросил, не то предупредил:

- Вы, конечно, поняли, что арестованы.

- Арестован? За что? - удивился Гаврилов.

- Приедем - узнаете. Разговор окончен.

До Ставрополя Максим Николаевич ни о чем не спрашивал. В городе поместили в холодную темную комнату и приставили часового. Его не допрашивали и не били, но кормили отвратительно.

- Браток, - как-то хотел попросить Гаврилов часового, но тот громким голосом остановил его:

- Разговаривать запрещено, - а затем тихо добавил, - что хотите передать на волю, в хлебе. - И подсунул в щель огрызок карандаша и клочок бумаги. - Послезавтра.

Мелко-мелко написал Максим Николаевич весточку другу, просил, если не сможет сам отвезти в Москву, то пусть отошлет почтой. В уголке указал адрес.

Часовой не подвел. Письмо было доставлено по назначению. А уж друг знал, что делать. Хоть и болел, одолжил денег и решил попасть к Самому.

- Хотите верьте, хотите нет, - рассказывал Иван Ветшин, - а Он меня принял. Был я красным партизаном. Может быть, это повлияло, а, может быть, мой слишком уж гвардейский вид.

- Что вас заставило приехать, товарищ?-спросил Сам, неотрывно глядя на меня.

- Большой важности вопрос, - глядя на Самого, сказал я, - товарищ Сталин.

- Излагайте. Слушаю...

И рассказал я все о Гаврилове. Что вместе партизанили, что мужик он надежный, что Родине предан, что всего себя людям отдает. И о том, как серпами хлеб убирали.

- Серпами? - удивился Сам. - Как фамилия? Район? Край?

Подошел к телефону, распорядился о чем-то.

- Вы, товарищ, подождите... Долго ждал я решение. Наконец, вынесли лист, на котором было подписано Сталиным: "Гаврилова освободить!". Доставил бумагу куда надо. Но освобождения не последовало. О Гаврилове никто ничего не знал, будто его и не было...

Только в 1941 году Даша получила от Максима Николаевич письмо с фронта с фотографией - сидит за столом страшно постаревший в погонах майора и орденом Красной Звезды на груди. Ни слова о том, где был.

Лишь после победы, возвратившись домой, он рассказал жене, что переболел в тюрьме тифом, ни на что потом не надеялся. Как вдруг вызывают и сообщают, что ему повестка на фронт и что вину свою надо искупить кровью.

Пощадила судьба Гаврилова Максима Николаевича. Он прошел тяжелыми дорогами войны, побывал в самом пекле многих боев. Ранения были только легкими.

А потом была целина. Орден получил за ее освоение. Закончил заочно второй институт - экономический факультет, вел большую общественную работу, был активным внешкором "Ставропольской правды".

Кому доводилось читать его статьи, тот мог отметить точность языка, емкость слова, образность, логичность изложения. Принят был в Союз журналистов СССР. Говорили, что писал он "красно и легко, слезно и смешно".

Чистейшей души человек, он видел, что неладное в жизни творится, нервничал, не находил ответа. Но всегда и во всем был готов помочь людям. Умер он в самый разгар, как сегодня говорят, застоя. Похоронили его скромно, как и жил он. Вскоре умерла жена, а потом и дочь.

В той квартире, что на улице Морозова, 7-а в Ставрополе, где Максим Николаевич прожил последние годы, теперь живут другие люди. О нем, конечно, они и не знают. А помнят ли о нем те, с кем он работал в Курсавском, а сегодня Андроповском районе? Знают ли о его судьбе, нелегкой, трагичной?

В. Катникова